Вампиры. Опасные связи - Страница 90

Незнакомец ждал ее на балконе. Гленда открыла рот, хотела заговорить, положить конец этому розыгрышу, дать попять, что она не спит и что, скорее всего, он ошибся окном. Но заговорить казалось кощунством — и к тому же масштабным предприятием, на которое она сейчас не была способна. Он раскрыл ей объятия — незнакомец в плаще, с лицом, скрытым за маской тьмы, — и ждал, когда она в них шагнет. Гленда увидела себя словно издалека — сомнамбулическая фигура в длинной белой рубашке, с длинными развевающимися волосами, с бледным, невинным сонным лицом, — и увидела, как эта фигура двинулась в распростертые объятия.

Она подняла глаза, он повернул голову, и лицо его залил лунный свет. Тогда Гленда поняла, что это был никакой не Дон Жуан, а совсем иной персонаж: нездорово-бледное лицо, причудливо изломанные брови, приоткрытые алые губы, сверкающие острые клыки… Голова ее запрокинулась ему на плечо, глаза закрылись, жертвенно блеснула белоснежная шея.

— Гленда!

Ее накрыла волна тошноты, она открыла глаза, пошатнулась и ухватилась за перила.

— Глен, ты чего?

Гленда повернула голову и увидела Дебби — и больше никого, только Дебби, такая земная и утешительная, вся в розовых кружавчиках.

— Стало душно, — сказала Гленда, и ей пришлось откашляться и повторить эти слова. Ей было жарко и очень хотелось пить. — У нас есть вода?

— Только полбутылки кока-колы, которую мы купили в поезде. Тебе что, плохо?

— Нет, нет… просто в горле пересохло. — Гленда отчаянно отхлебнула колы, но сладкая газировка только обожгла ей горло. Она поперхнулась, ее замутило. — Спокойной ночи. — Она забралась в постель и больше ничего не отвечала на расспросы Дебби, так что в конце концов та вздохнула и тоже отправилась досыпать.

— Так не хочется тебя оставлять. — Дебби несмело остановилась на пороге. — Как ты себя чувствуешь?

Гленда лежала в постели.

— Честное слово, ничего страшного. Просто нет сил никуда сегодня идти. Но мне не настолько плохо, чтобы не спуститься к управляющему или к его жене, если мне что-то понадобится. Иди погуляй с тем славным канадцем, а за меня не волнуйся. А я посплю. Лучшее лекарство.

— Точно? Может, лучше переедем в отель побольше? Чтобы была собственная ванная?

— Нет, конечно! Мне здесь нравится.

— Ну ладно… Что тебе принести?

— Что-нибудь выпить. Бутылку вина. Все время пить хочется.

— Не стоит тебе вина… Ладно, я тебе что-нибудь куплю.

Наконец Дебби ушла. Гленда ослабила хватку на горле реальности, которая с каждой уходящей секундой становилась все страннее и неуловимее. И провалилась в пропасть.

Она была на улице под названием улица Смерти — на одной из узких, мощенных булыжником улиц, с обеих сторон стиснутых слепяще-выбеленными домами. Название улицы — Muerte — было написано синими буквами на табличке на стене дома.

Девочка долго плакала. Она была грязная, и лицо стало липким от грязи и слез. Была сиеста, и девочка стояла на длинной улице одна, но знала, что надолго одна не останется. И нельзя, чтобы ее нашли. Она знала, что должна спасаться, бежать из города, но мысль о том, что придется одной бродить по полям и лесам, пугала не меньше, чем мысль остаться, — поэтому она и оказалась в тупике, поэтому и не могла ни на что решиться.

Если ее найдут, то жестоко отомстят, — хотя она ведь ничего не делала, она была невинной свидетельницей. Она вспомнила о событиях последнего месяца, о заразе, охватившей город, о мертвецах — о трупах на улицах, белых мертвецах, с метками на шеях, в происхождении которых невозможно было усомниться, — и о страхе, о растущем ужасе.

По ночам мать всегда куда-то уходила, возвращалась на рассвете, бледная и измотанная, и забывалась тяжелым сном. По во сне она улыбалась, и пока девочка стояла у изголовья и разглаживала спутанные волосы матери, на ум ей сами собой приходили слова соседей. Неужели мама и правда спуталась с дьяволом? Неужели они с любовником по ночам действительно превращались в нетопырей, летали по улицам, высматривали беспечных прохожих, ловили их и пили кровь? Девочка начала бояться матери, хотя по-прежнему любила ее и каждый вечер украдкой следила из-под век, как та крадется за дверь. И вот однажды ночь кончилась, а мать домой не вернулась, и с тех пор девочка была одна.

Она побрела по улицам, сама не зная куда, она хотела есть и пить, но ей было страшно постучать в дверь и попросить попить или переночевать. Вечерело, и с наступлением темноты двери стали запирать, и на улицу по двое, по трое выходили озабоченные люди. И тут улица наполнилась факелами, словно летний луг светлячками, но теперь по городу бродило чудовище.

Взошла луна, стало светлее, и наконец девочка вышла на небольшую площадь с фонтаном посредине. Но фонтан не действовал и пересох, и она прислонилась к нему и плакала от досады, пока у нее не кончились силы плакать.

Что-то заставило ее поднять глаза — ощущение какой-то опасности. Луна стояла высоко. В просвете одной из четырех улочек, выходивших на площадь, стоял человек — человек, закутанный в плащ, скрывавший его с ног до головы. Сверкали носки его сапог, сверкали его глаза — две точки света под широкополой шляпой.

Девочка не двигалась, надеясь, что в темноте он ее не заметит.

— Доченька, — позвал он, и голос его прошелестел, словно сухие листья на ветру.

Девочка невольно вздрогнула.

— Дорогая моя доченька. — Человек шагнул вперед.

Девочка бежала не оглядываясь, тихонько всхлипывая, по одной улице, потом по другой, в ужасе при мысли о том, что, возможно, бежит по кругу и вот-вот снова выскочит на площадь, и он будет там… Она бежала. Потом попала на улицу, на которую попадать не стоило, — в тупик. Она обернулась — и увидела, что тот человек стоит у нее на пути.