— Что ты, милая, не надо… Я вовсе не хочу от тебя избавиться. Я же люблю тебя. И твою маму я тоже люблю. Честное слово, мне трудно…
— Ну еще бы! Только объясни мне, почему это именно я должна жертвовать собой? Что будет со мной, когда вы с мамой поженитесь?
— Радость моя, попробуй понять…
— Ну конечно, как понимать — так это я, а как оставаться в блаженном неведении — так это мама! Как ты думаешь, это будет надолго?
— Co временем, — сказал Стив, пытаясь держать себя в руках, стараясь говорить разумно, — со временем, надеюсь, мы… втроем… сумеем во всем разобраться. Но это очень трудно. Ты — ты совсем молода, а люди вроде нас с твоей матерью скованы узами традиционной морали; ты способна принять… пу, так сказать, более свободные отношения… и со временем, возможно, когда мы с твоей мамой поженимся, мы все сможем…
Он запнулся и умолк. Гленда скривилась, передразнивая его.
— Я тебе никогда не лгал! — воскликнул Стив, внезапно переходя в наступление от злости, что выставил себя дураком. — Ты прекрасно знала, во что ввязываешься, ты знала, кто я такой, когда стала моей любовницей…
— Любовницей! — с отвращением повторила Гленда, и он уловил в ее глазах стальной отблеск ненависти.
Стив хотел достойно ответить, но не успел он ничего сказать, как Гленда нетерпеливо тряхнула головой, и полотенце соскользнуло на пол.
— Что ж, — произнесла она. — У нас еще остался целый час.
Когда самолет взлетел, Дебби открыла рот, натужно зевая. Когда давление стабилизировалось, она повернулась к Гленде и одобрительно заметила:
— А твой отчим очень даже ничего.
— Стив мне не отчим.
— Да ладно тебе. Они же скоро поженятся, да?
— В июле. Как только я вернусь из Испании. — Гленда прислонилась щекой к иллюминатору и закрыла глаза.
Так молодо выглядит, просто отпад.
Гленда передернула плечами.
Он на пару лет моложе мамы.
Дебби склонила темно-русую голову над «Фиестой», так как стало ясно, что Гленда не расположена болтать. Девушки дружили с детства, а когда вместе поступили в колледж, го продолжили приятельствовать — но теперь уже нетребовательно, можно сказать, поверхностно.
Гленда прикусила губу.
— Смотри, что он мне подарил, — вдруг сказала она и показала Дебби руку, — Ну, Стив.
Это было серебряное колечко, простенькое, с припаянной к нему буквой «С». Его сделали в мастерской при темной тесной сувенирной лавочке, пока Гленда разглядывала безделушки, стиснув руку Стива с чувством, которое совсем не отражалось на ее бесстрастном лице.
Дебби кивнула:
— Симпатичное. Он ведь тебе и поездку оплатил, да?
— Да, он так решил. Да и мама… Он так вскружил маме голову, что она во всем с ним соглашается.
— По-моему, это здорово, — заметила Дебби. — Твоя мама снова выходит замуж. Да и тебе он вроде нравится.
— Что ты, мы с ним не разлей вода.
В гостиничном номере в Севилье было две кровати, рыжий плиточный пол и балкон, откуда открывался вид на колокольню Ла-Хиральда, бывший минарет мавританской мечети. Вечером, когда дневная жара уже развеялась, Гленда вышла на балкон и глядела, как вокруг колокольни, окруженной розовым ореолом заката, парят и ныряют ласточки.
Гленда не понимала, в чем дело, но после шума и машин серого Мадрида в Севилье она чувствовала себя как дома. Она провела Дебби — толстушку Дебби, немного запыхавшуюся под тяжестью рюкзака, — по лабиринту улочек, словно что-то подсказывало ей дорогу, нашла маленькую гостиницу и без всякого удивления убедилась в том, что лучше места и не придумаешь. Но при этом у нее кружилась голова и от волнения подводило живот — как всегда в тех редких случаях, когда ей предстояло оказаться наедине со Стивом. К вечеру предчувствие стало еще сильнее, и Гленда чувствовала, что реальность ускользает от нее, словно во сне.
Гленда потрогала щеку и обнаружила, что вся горит. Она повернулась и увидела, что Дебби застегивает юбку.
— Уже почти восемь, — заметила Дебби. — По-моему, мы уже имеем полное право пойти поужинать.
За столом Гленда то и дело замирала, задумавшись неведомо о чем, но, когда Дебби попеняла ей за невнимательность, обвинила во всем вино. Все кругом ускользало от нее, казалось неестественно ярким, словно на экране в темном зале с обитыми войлоком стенами.
Вернувшись в номер, Гленда сразу же легла в постель, а Дебби села писать письмо родителям.
— Тебе ведь свет не мешает?
— Конечно нет.
Слова пришлось выговаривать с трудом. Комната закружилась, раздвинулась, словно телескоп, в который видно иной мир, и Гленда уснула.
Она проснулась от жажды. Дебби темным холмиком свернулась на соседней кровати. Ставни были открыты, в комнату полосками просачивался лунный свет. Гленде стало невыносимо жарко. Краем сознания она отметила этот факт и заключила, что, должно быть, заболела и у нее температура. Собственное тело казалось ей таким же далеким, как и все кругом.
На балконе кто-то был. Вот он заслонил свет, вот он шевельнулся — и свет его залил. Горло у Гленды перехватило от ужаса, однако разум фиксировал ее наблюдения, бесстрастно щелкая, словно пишущая машинка.
На незнакомце был плащ и что-то вроде мягкой широкополой шляпы. В лунном свете блестели лаковые сапоги — и не шпага ли у него на боку? Дон-Жуан? — предположил холодный удивленный голос в голове Гленды. Явился соблазнить андалузскую красотку?!
Вряд ли.
Незнакомец не сделал ни шага в сторону номера, и Гленде это придало чуточку храбрости — по крайней мере она сумела приподняться на локтях и поглядеть ему в лицо. Даже если он и заметил ее движение, то виду не понял. Тогда Гленда села и свесила ноги с кровати. Стены номера то приближались, то отодвигались, от этого накатывала дурнота, но в конце концов комната остановилась, — она была по-прежнему далекой, однако по крайней мере не качалась.