Ей уже довелось мельком увидеть мужа Норин. Кухонное чудовище сидит за столом. В одном кулаке зажата вилка, в другом — нож. Красное, ничего не выражающее, словно каменная плита, лицо. Боже, лежать под этим существом, пока оно молча нашпиговывает тебя детьми!.. Но Камилла не делится этими мыслями, она берет Норин под руку, подробно рассказывает о своих приключениях во время путешествий по всему миру. Пирамиды Гизы, рестораны Нью-Йорка. Впечатления весьма осведомленного человека.
— А ты знаешь, что в Западной Африке только на рынке в Фумбане, под земляными стенами дворца султана, можно найти голландский набивной хлопок?
— Правда? У них что, своих ткачей нет?
— Норин, то, что колонисты отправлялись в Африку и Азию для того, чтобы разворовывать тамошние природные ресурсы, — большая ложь. Они отправлялись туда завоевывать новые рынки для своих товаров. Продавать, а не покупать. То же самое и с туристами. Ты когда-нибудь задумывалась об этом? Они приезжают не затем, чтобы увидеть, они приезжают себя показать. Такое когда-нибудь приходило тебе в голову?
— Никогда! — говорит Норин, растерянно хлопая ресницами. — О, но я никогда бы не назвала тебя туристкой, Кэм. — Она смущенно прижимает к своему упитанному боку руку Камиллы. (Наслаждение заключалось в осознании того, что это не зайдет далеко. Никаких последствий, потому что Камилла здесь не останется. Вкусовые ощущения и запахи, яркие моменты… счет никогда не будет представлен.)
Они шли дальше. Норин после своего порывистого заявления некоторое время хранила молчание.
— Знаешь, — сказала она через минуту-другую, — я волнуюсь из-за этого маньяка, что бродит по округе. Некоторые теперь не выпускают детей из дому. Ты считаешь, я должна держать их дома?
— Их?
— Детей.
— А-а… — Камилла нахмурилась и отвела взгляд в сторону. — Не волнуйся. С твоими детьми ничего не случится.
Она не стала объяснять, почему подчеркнула «твоими».
Сизые волны набегали на берег, мамаши сидели за ветроломами, несколько поредевшая когорта местной детворы прыгала по берегу и брызгалась на мелководье.
— Твои дети, наверное, уже выросли и уехали. — Норин вздохнула, проталкивая коляску через выброшенные на берег непокорные водоросли… и поторопилась сгладить свой faux-pas — Ой, я хотела сказать, ты, наверное, очень рано вышла замуж.
— Замуж? — Камилла со смехом отмела это предположение, слегка раздраженная тем, что ее мрачный намек проигнорировали. — Мы с Шериданом так давно вместе, что стали почти как брат и сестра, но мы никогда не были официально… э-э… женаты.
— Вы не женаты? — задохнулась от изумления Норин.
— Я никогда не была замужем. Мне нравится быть независимой.
— Но ты говорила, что ты вроде как… содержанка?
— Это была шутка.
Никогда не была замужем!
Коляску так тряхнуло, что Розин взвыла. Среди персонажей на фамильных портретах, с такой готовностью выставленных на всеобщее обозрение в гостиной, было несколько женщин, которые никогда не были замужем. Они прижимали к своим бюстам-подушкам страшненьких младенцев. Потрясенная Норин сравнивала Камиллу со своими пратетками и не могла найти для нее места среди этих незадачливых охотниц на мужей и старых дев…
— Ты так молодо выглядишь! — с придыханием воскликнула она, словно блаженное состояние незамужней женщины в ее мозгу было неразрывно связано с образом синего чулка средних лет. — Ты похожа на фотомодель!
Камилла крепче сжала руку спутницы и, приблизившись, потерлась своей бледной холодной щекой о ее теплую и розовую.
— Я молода уже так давно, — промурлыкала она, — что не могу вспомнить, когда была другой.
— Ох, если бы я только могла, я бы…
Что она сделала бы? Избавила бы Камиллу от всего этого? Краснеющий от смущения крестьянский парень и утонченная женщина постарше. Варианты бесконечны, и жалость может сыграть свою роль. Все это льет воду на мельницу Камиллы. Это как переливание свежей крови, только без этих жутких депрессивных деталей в реанимационной палате.
Любовь — это голод, который нас питает.
Шеридан бродил в поисках добычи по лесу и взморью. Камилла, уже не хворавшая, охотилась на кухне В&В, где хозяйка проводила большую часть своей жизни — непрестанно готовила, загружала стиральную машину, гладила сырые простыни. Норин вспоминала случаи страшной эпидемии. Мальчика по ночам мучают кошмары, в доме никто не может глаз сомкнуть. Девочку срочно отвезли в больницу, но доктора ничего не смогли обнаружить, так что целый день пропал даром — пока ехали, пока ждали, пока везли обратно. Господи Боже. Schandenfreude. Норин чудом не заболела.
Камилла сменила тему. «Мы все — содержанки, — сказала она (Норин призналась, что романтические отношения у них с Джонасом давно сошли на нет). — Мы ничего без них не можем, верно ведь? Со стороны мы идеальная пара, но правда в том… есть вещи, которые я…» Она запнулась и больше не вымолвила ни слова.
В один прекрасный день Шеридан, вернувшись с прогулки, разложил на вышитом старом покрывале цифровые фотографии. Некоторое время он разглядывал их со счастливой улыбкой на лице, а потом сказал:
— Пора убираться отсюда к дьяволу.
— К дьяволу, это точно. — Камилла покосилась на снимки и отвела взгляд.
— Откуда такая щепетильность? Я должен как-то жить или нет?
— Не пойму, почему ты хочешь уехать?!
Шеридан надел темные очки и улыбнулся Камилле:
— Ни в чем нельзя быть уверенным. Я просто осторожен.
— Хорошо, потому что я еще не закончила. Не закончила. Еще нет.