«Я могу согреть тебя, дорогая моя. Я могу наполнить тебя. Кровью…»
Его зубы, острые, влажные, скользнули по коже ее шеи, и что-то у нее в животе сжалось от наслаждения.
«…и огнем».
Отвечая на его прикосновения, но не прекращая проклинать себя за это, она начала рвать на нем одежду, отчаянно желая почувствовать на своей горячей коже зимний холод его тела, дрожа от желания погасить огонь, который он зажег в ней. Сондра закричала, когда он овладел ею, прижав ее к кухонному шкафу, вскрикнула снова, испытав оргазм, и лишь затем вспомнила, что даже не знает имени этого человека.
— Николас придет за тобой, — одеревеневшим голосом произнесла Сондра.
Она произнесла имя того, другого, в первый раз после той ночи, шестнадцать месяцев назад, когда он впервые овладел ее Душой и телом в спальне, в цокольном этаже, в пятистах милях отсюда. Наверное, она все это заслужила: позволила так легко вскружить себе голову, позволила подцепить себя в баре, покорно последовала за ним в его просторную квартиру с огромными окнами и непомерных размеров кроватью с черными простынями. Но как жестоко она поплатилась за свою слабость! Тогда ей следовало быть сильнее; следовало быть сильнее и сегодня. Для Николаса она была никем, как и для Уолтерса, — использованное, изорванное перышко, подхваченное жестоким ураганом их желаний.
— Может быть, даже убьет тебя.
Губы ее онемели от холода, и она нечетко произносила слова; по ногам текла жидкость. Она лежала на темных плитках кухонного пола, и холод просачивался в ее обнаженное тело; холод, наступивший не по сезону рано, пробирался сквозь бетонный фундамент, полз по ее рукам, ногам, спине. Она хотела пошевелиться, встать, скорчиться где-нибудь в тепле, пока не почувствует снова, как горячая кровь бежит но ее жилам, но Уолтерс обхватил ее сзади руками и ногами, словно гигантский паук, высасывающий соки из сладкой добычи. Даже тараканы разбежались, испугавшись могучего охотника.
— Николас просто хочет посмотреть на детей, — сказал Уолтере, и она почувствовала его дыхание на своих волосах. Он хватал пряди губами и, высунув язык, пробовал их на вкус. — Если ты позволишь ему приходить время от времени, всем будет лучше. Он такой… незрелый, непостоянный. У него нет жизненного опыта, а дети — это может произнести на него огромное впечатление, я даже сомневаюсь, что он придет к ним во второй раз. А вместо этого ты носишься с места на место, как перепуганная насмерть крольчиха со своим потомством, заставляя его гоняться за собой и вызывая полицию всякий раз, когда он подойдет поближе. Но я не такой безответственный дурак, как мой брат Николас, дорогая.
— Что ты сказал? Что значит — брат? О Чем ты?
Сондра до смерти перепугалась, поняв, что Уолтерс знает, что ее преследователь — отец близнецов, она попыталась вырваться из его объятий и взглянуть ему в лицо, но рука его стиснула ей грудную клетку, словно стальная полоса. Она в раздражении начала пинать его ногами, и он просунул свободную руку между ее ног и принялся гладить; спиной она почувствовала, что плоть его снова поднимается, и он, прижавшись бедрами к ее бедрам, начал двигаться. Задыхаясь от наслаждения и стыда, она схватилась за его колени, раздвинула ноги и приподнялась, позволяя ему ласкать себя. Она забыла о ледяном холоде, исчезнувших тараканах и обо всем остальном, когда Уолтерс начал ласкать ее и наконец, легко подняв, посадил себе на колени. Сквозь горячую волну, заливавшую все тело, Сондре все же удалось задыхающимся голосом спросить:
— Что ты имел в виду?
— Мне показалось, что это очевидно, — ответил Уолтере.
Голос его превратился в знакомое рычание охваченного желанием зверя. Он, не отрываясь от нее, приподнялся и подвинулся вперед, и Сондра оказалась стоящей на коленях под ним. Одна из его огромных рук скользнула под ее левый локоть и обхватила ее за горло; он не сжал ладонь — нет, он просто крепко прижал женщину к себе, чтобы почувствовать горячую кровь, бегущую по ее артерии так близко от его смертоносных пальцев. Это чувство возбудило его, и он вошел в нее еще глубже, заставив ее вскрикнуть от новой волны экстаза. Другая его рука скользнула по бедрам Сондры, и он приподнял ее так, что колени ее оторвались от пола, и она касалась плиток лишь сжатыми кулаками, защищая лицо, чтобы не пораниться. Болтаясь в воздухе, пока он трахал ее, словно какую-то надувную куклу, Сондра готова была лопнуть от злости, но вскоре поддалась нежности в его низком голосе и забыла обо всем, дрожа от наступившего оргазма. Слова, похожие на подернутый изморозью бархат, звучали в ее ушах, когда зубы его скользнули с ее шеи на плечо, оставив едва заметную кровоточившую царапину, которую он начал сосать, словно младенец.
«Помнишь, что я сказал, Сондра? Ты одна на миллион, только ты способна произвести на свет сокровище. И я сделаю это. Я возвышу тебя и поставлю над всеми, дорогая моя».
Сондра не знала, что именно — его следующие слова, его ласкающая рука, устремившаяся с ее шеи вниз, к животу, сладострастные содрогания или наступающее безумие — заставило ее пронзительно закричать, когда он наконец наполнил ее обжигающей, кровавой ледяной жидкостью и страстью.
«Я не похож на своего брата Николаса, я буду с тобой каждую минуту, когда ты будешь носить моих драгоценных сыновей и произведешь их на свет».
Мэри Элинор Уилкинс (1852–1930) родилась в Рандольфе, штат Массачусетс. Ее муж, доктор Чарльз Фримен, страдал алкоголизмом и в 1920 году был помещен в психиатрическую лечебницу, где умер три года спустя.